Для любого художника встреча с  природной первозданностью — всегда счастье. В обычной жизни подобное чувство дарится нам выездом в  лес или периодом отпуска, если удается оказаться в  нетронутом цивилизацией мире. Пейзажисту Илье Хрипченко это состояние передалось с  детства. В послевоенные годы семья художника еще до его рождения была вынуждена переселиться из хлебородных областей Центральной России в  Среднюю Азию с  ее горными горизонтами и  сменяющимися степными ландшафтами. Взгляд будущего художника с  самого раннего детства привлекали синевшие вдалеке горы с  их могучей силой и  полыхавшими на вершинах хребтов красками восхода и  заката. Художник вспоминает: «Место моего рождения — Сурхандарьинская область в  Узбекистане. Это мой родной мир. Там я в  детстве играл со сверстниками, ходил в  школу, познавал обычаи другого этноса и  совершенно не чувствовал себя другим, чужим. Более того, в  щедрой мальчишеской дружбе местные люди стремились раскрыть мне красоту мира, окружавшего нас тогда».

Немудрено, что выбором дальнейшего жизненного пути оказалось изобразительное искусство. В 1977 году. он поступил в  республиканское художественное училище в  Душанбе (закончил учёбу в  1981 году). Педагогами будущего художника в  немалом числе были тоже русские. На таджикской земле они прижились по разным случаям: кто-то прибыл среди эвакуированных в  годы войны и  остался навсегда, иные получили направление по распределению после окончания центральных российских вузов. И одно не вызывало сомнения: с  собой они принесли высокую культуру рисунка, знание сложных и  не сразу дававшихся ученикам познаний по перспективе, теории теней, композиции, практическому цветоведению. Интуитивное влечение Ильи Хрипченко к  картинным формам живописи получало основу, которой могли позавидовать в  России.

Новым этапом творческого взросления Ильи Хрипченко стала в  1982 году учеба в  Высшем художественно-промышленном училище имени Строганова в  Москве. Гордившиеся славой «строгановцев», преподаватели преумножили знания юноши, как губка впитывавшего новую информацию и  опыт. Не меньшее значение для приехавшего из далекой Азии человека имели московские музеи, театры, библиотеки. Свободное время, нерегулярно возникавшие заработки — все тратилось на возможность сходить в  Малый театр, провести вечер в  Исторической библиотеке, познакомиться с  экспозицией какого-либо столичного музея. Про Третьяковскую галерею или Музей изобразительных искусств нечего было и  говорить: студенческий билет Высшего строгановского училища позволял там бывать хоть каждый день. Будущий художник неутомимо учился изобразительному искусству, не менее целенаправленно он знакомился с  громадным разнообразием художественных и  культурных сокровищ Москвы, увлеченно постигал зодческое наследие города, тогда еще не испорченное позднейшими варварскими сносами и  бетонно-стеклянными небоскребами.

Звала к  себе и  природа. После ярких красок юга встреча с  тончайшими, часто неяркими, но все равно завораживавшими оттенками цвета России поразила его сознание. Еще в  училище, более всего любивший пейзажный жанр, молодой живописец был пленён новыми для себя красками окружающего мира. «Сокольники и  Коломенское, недолгий бег электрички до пригородных остановок дарили встречи то с  сосняками, то со светлыми березовыми рощами, то с  ольшаником, угнездившимся вдоль русел неспешных речек. Сегодня вспоминаю и  удивляюсь: как на все времени хватало!» — рассказывает мастер.

Напряженная учеба закончилась в  1987 году. Тогда же летом молодой выпускник поехал на Украину. Среди родственных по духу казачьих семей он снова, как в  горах, привольно дышал сухим теплым воздухом и  с упоением всматривался в  бескрайность горизонтов, таявших среди бесконечных полей. Однако один из первых своих неучебных этюдов в  том крае он написал с  ерика, небыстрой, заросшей камышами протоки, рожденной отклонением основного русла реки («Утро», 1987). Розоватые облака, сохраняющие прохладный сумрак кроны деревьев соединяются в  единстве колорита с  холодно зелеными травами по берегам, голубовато-серой с  розовым водой. «Надо было засветло встать, притерпеться к  знобкой бодрости воздуха и  приготовить все: этюдник, краски, кисти, палитру, — ради небольшого размера этюда. Раннее вставание стало почти привычкой. Зато можно было почувствовать меняющиеся краски степного восхода. Понять законы, их изменения», — говорит живописец.

Состояние вечернего света удалось выявить в  произведении «Село Первомайское» (1990). Под неярким голубовато-серым небом буквально сияют светло желтоватые стены небольших построек. Теплый свет на зеленой траве, наползающие тени рассказывают через краски о  наступающем вечере, напоенном тишиной воздухе. К близкому цветовому мотиву привлекло его впечатление от поездки в  саратовские степи («Теплый вечер», 1987). Голубовато-зеленоватое с  легкой желтизной небо мягко нависает в  картине над светло оранжеватыми склонами песчанистого берега. Дальние деревья смотрятся зеленовато-сероватыми, и  серовато-темно-розовыми. Коричневато-серые тени вносят в  живописную палитру впечатление прозрачного, легчайшего сумрака, постепенно накрывающего зелёные травы, угнездившегося в  листве деревьев, притушившего недавнюю голубую окраску воды.

В 1989 году молодой мастер возвратился в  родные места Средней Азии. Горные пространства, горячие краски юга нахлынули как счастливое воспоминание. «Закат», написанный в  Гиссарской долине, погрузил зрителя в  полыхание золота на склонах освещенных солнцем гор, в  нежное мерцание сиреневато-голубых теней, легших в  распадки хребтов, в  марево тончайших оттенков пространств земли. Оливково-рыжие, темно-розовые, лиловато-сероватые, зеленоватые складки протяженной долины ложились перед взором планами, увеличением холодноватых теней к  горизонту, впечатлением бескрайности зовущего к  путешествию мира. Чарующее единство этих цветов природы сообщало изображению ощущение сказки. Лишь темно зеленая листва деревьев и  коричневатые стволы говорили, что все изображенное — реальность.

От небольших этюдов автор постепенно перешел к  картинным форматам произведений. При этом все ценное, чем сумел овладеть в  этюдной практике, молодой мастер сумел сохранить и  в крупном размере создававшихся картин. Исполненные не как прежде, на картоне, а  на холсте, полотна («Фандский хребет», 1991) отобразили южную насыщенность синевы неба, величие горных перевалов. Голубовато-розовый снег на вершинах мягко соединился с  серо-синими и  серо-зеленоватыми красками более низких отрогов и  сине-черноватыми провалами гигантских ущелий. Изучение давно известного и  памятного с  юности другим, теперь профессиональным, взором рождало чувство поразительного цветового разнообразия мира. «Каждый закат оказывался чем-то иным, дарившим новые ощущения, воодушевление, стремление работать», — вспоминает живописец.

Однако как ни хорошо переживание красоты знаемого с  юности, жизнь тянула к  привычному облику ставшей не менее дорогой для сердца срединной России. Притягательным выглядит авторское решение колорита в  «Суздальском мотиве» (1990). Здесь на тончайших, почти не ощутимых полутонах выстроена вся гамма цветовых отношений в  работе. Декоративная сила приглушена, при этом впечатление тишины и  красоты изображения остается. В этюде «Лето» (1990) о  светоносности неба практически говорят лишь трава и  зелень деревьев. Неглубокий овражек заливают по склонам лучи солнца. Им вторит чересполосица света и  пятна мерцающей в  тени густой травы. То темно-зеленые, то почти салатовые по цвету, ее оттенки чередуются с  продолговатыми овалами прорвавшихся сквозь листву деревьев пучков солнечных лучей. Зеленое разных видов и  градаций сияет, глухо мерцает, соперничает друг с  другом. Подобно драгоценным кристаллам изумрудов, хризопразов или пластам малахита, яшмы, листья деревьев то просвечивают на солнце, то глухо кутаются в  тень. Кажется, что на смену тишине пришел еле слышный шепот счастливо растущей природной зелени, легкий шелест тысяч трепещущих на легком ветру листьев.

Не менее примечательным в  колористическом решении оказалось произведение «Сумерки» (1992). Живописец нашел мотив в  давно любимом Суздале. Серое, чуть лиловатое небо, как тревожащий душу полог, опустилось над древним русским городом. Его краски притемнили и  без того коричневатое дерево построек. Однако подступающая мгла не вызвала света в  домах. Люди словно отгородились от мира чернотой своих окон. От этого лишь усилилось ощущение исчезающих последних розоватых пятен на крышах зданий и  напряжение тускло голубых теней на снегу. То кривящиеся, то беззащитные в  своей безлистости деревья вторят впечатлению заброшенности места. Одинокая фигурка лишь подчеркнула чувство одиночества в  притихшей окружающей жизни.

Вместе с  тем подобный настрой души усиливался и  другим — общим изменением ситуации в  стране. Трагические перемены коснулись и  художников. Практически развалилось предприятие оборонного комплекса, на котором художник занимался вопросами технической эстетики. Молодежное объединение при Московском союзе художников, членом которого с  1989 года состоял Илья Хрипченко, ничем помочь не могло. Отсутствие закупок, захват «рейдерами» выставочных залов, бессилие творческих объединений отдаляло от нараставшей суеты окружающего. В Москве еще как-то теплилась художественная жизнь. В  среднеазиатских республиках многие коллеги живописца голодали. «Недавняя востребованность мастеров монументального искусства истлевала на глазах, — вспоминает автор, — сердечная тяга к  природе становилась не любимым, но все-таки служебно побочным интересом к  работе, основой, выходом в  потускневшей радостными красками жизни. Пейзаж и  портрет оставались единственными жанрами, которые находили спрос». Однако изображать самодовольство одних и  нищету других не тянуло. Некоторое время автор поработал в  Фонде культуры, однако бесцельная суета казенной службы не приносила творческого удовлетворения.

Оставался пейзаж. Живописца и  ранее более всего влекли цветовые гармонии мира. Ныне они спасали и  душевно. В Суздале он пишет чудесные по оттенкам красок полотна «Иней» и  «Ризоположенский монастырь» (оба — 1993). Сероватые, сиреневатые краски небес незаметно опрокинулись в  светлые или затененные оттенки снега. Они вплелись в  окраску стен церковных зданий, придали коричневатым и  черноватым стволам оттенки нависающего над ними неба. Голубоватые и  слегка розоватые тона снега рождали впечатление живой световой подвижности окружающего мира. Можно думать, что общее настроение в  стране тоже влияло на самочувствие художника. Однако значительно и  другое — предмет внимания мастера. Два старинных храма поднимаются над бессильно заснеженной землей как свидетельства вековечности русской жизни. Их изображения, несмотря на сизо-темноватые сочетания цветовых красок мира, сохраняют в  себе достоинство нетленного перед сиюминутным. Живописец вспоминает: «В отображении величавых стен собора мне захотелось иносказательно подчеркнуть в  красоте здания образное олицетворение русского характера даже в  тяжких внешних обстоятельствах».

Не менее притягательно для взгляда произведение «Река Медведица» (1994). Мотив вновь оказывается внешне прозаическим: окруженная синеватой чащей, засыпанная снегами деревушка. Голубые снега, серо-сиреневатые деревья, рыжина иссохших в  холоде тростников по берегам реки, стоячая гладь медленно остывающей воды. Вместе с  тем художник почувствовал не только колористические, но и  физические особенности мотива. «В состоянии любого серого дня, даже при плотной завесе облаков, всегда проявляется, пусть и  неяркий, но пробивающийся через мглу свет солнца, — замечает живописец. — Небесный хозяин мира всегда создает в  природе тени, легко золотит закраины сугробов или человеческих следов на снежной поверхности».

Многосложность цветовой палитры уже в  ранних произведениях говорила о  влюбленности молодого мастера в  разнообразие красок реальности. Ныне он в  изменчивости облика мира все более, пусть не прямо выраженным сюжетом, рассказывал о  природе как месте деятельности и  жизни человека. Разное состояние дня, разный свет рождали не просто разные краски. Они помогали отобразить окружающий мир в  его сугубой цветовой индивидуальности и  образной наполненности поэтическими переживаниями.

Работа на природе учила замечать самые тонкие изменения в  ее жизни. Она же приводила к  разнообразию творческой манеры и  художественных приемов. Большой этюд-картину «Талый снег» (1997) автор выполнил, используя мастихин. Стремительность в  манере кладки плоского мазка раскрывает не только цветовой образ мотива. Мастихин в  руке живописца почти лепит пластические формы весеннего оврага. Через энергичную уверенность его прикосновений к  холсту рождается иллюзия напитанной влагой земли, сползающего вниз снега, готовой к  буйному половодью реки. Подвижность трактовки видимого в  цвете, его динамизм, соединение мастихина с  вибрацией мазка, разница приемов работы — все это было и  вдохновением, и  развитием полученных в  высшей школе творческих приемов.

В произведении «Март» (2000) все по-иному: композиция исполнена тончайшими касаниями небольших кистей. Легкими, сплавленными мазками написано небо над Гиссарской долиной. Холодно голубое с  темными розовато-серыми оттенками оно ощутимо дышит приближающейся весной. Вершины гор напитаны розовыми красками заката. Они готовятся явить миру смену голубизны своих ледников на неизбежность приближения к  небесам нежных зелено-голубых оттенков. Под медленно усиливающимся светом и  подступающим теплом начинают таять снега, освобождать готовую расцвести землю. Деревья в  гуще своих воспрянувших к  небу ветвей одновременно и  по-весеннему сквозисты, и  уже вспоминают о  прошлогоднем буйстве своей листвы.

В замечательной памирской серии произведений мастера уместно также выделить картину «В ущелье вечером» (2002). С нее началась работа, не напоминающей пуантилизм манерой, а  живопись широкими обобщениями цвета и  пространственных планов. Солнечно розоватое небо поднимается к  зениту насыщенной южной синевой. От этого дальние горы смотрятся сиреневатыми в  своих тенях. Ближе к  зрителю тянутся к  небесам вершины лазурно-синих оттенков. Последние тихо теснят у  вершин розоватые сполохи заката. Градации изломов теней создают по граням хребтов впечатление длящегося в  глубину пространства. Такой же теневой игрой отображает художник более близкие планы местности. Недоступные для света горы вблизи выявлены в  затухающих темно синих с  серо-коричневым цветовых сочетаниях пятнами пространств. Почти черные тени моделируют форму каменистых складок местности вблизи, возле убегающей вдаль дороги, черно-синей в  приближающейся световой подвижности вечера и  единственной свидетельницы человеческой жизни среди безмолвия хребтов и  утесов. От полотна веет мощью природного мира и  образной силой, родившейся после переосмысления возможностей, подаренной небольшим предварительным этюдом.

Путь от стилистики этюдов к  сложно организованной и  обретшей философское звучание картине был пройден с  несомненным успехом. Рост профессионального мастерства был замечен в  творческой среде. С 1999  года живописец стал членом Международного художественного фонда. Ежегодные поездки и  работа на пленэре привели к, как думается, лучшей композиции на памирскую пейзажную тему. Это полотно «Утро в  горах» (2003). В необъятную синь воздуха поднялся громадный, залитый оранжево-розовым световым половодьем горный хребет. Розово-серые и  сиреневатые тени резкими изломами прочертили это мощное цветовое пятно. Холодные по тону среди окружающих красок, они придали изображению эффект глубинности пространства. Как противовес беспечально грозному миру встали черновато-зеленой стеной силуэты деревьев. Последние, и  это подчеркивает в  рисунке пейзажист, словно вцепились корнями в  зеленовато каменные пласты нагорья. При этом некоторые стволы столь старательно тянутся вверх своими узкими кронами, словно хотят посоревноваться с  высотой окружающих вершин. Можно было бы сравнивать подобное полотно с  картинами Н.  Рериха. Однако у  знаменитого жителя долины Кулу окружавший его гористый мир наполнялся мистическими переосмыслениями мира, тянущейся с  пережитой эпохи искусства модерна символикой. Здесь же — никакой выспренности. Все воспринимается реально живым и  реально могущественным. Ощущение космичности мотива не привнесено в  образное решение, но рождается из самой плоти красок, их подбора, сочетаний, общего композиционного решения произведения.

Приезжавший на Памир не мальчишкой, но опытным живописцем, Илья Хрипченко, несмотря на сохранявшуюся память, не проходил мимо тех явлений жизни, которые расширяли его знание окружающей жизни. Помимо приездов в  родные края, он с  воодушевлением живописца и  рисовальщика стал, повзрослев, много ездить по бывшим среднеазиатским республикам Советского Союза. Особой красотой местностей и  выдающимися памятниками зодчества его, и  это естественно, привлекал Узбекистан. Неслучайным событием стала его работа над картиной «Минарет Ислам Ходжа» (2004). Одни из знаменитейших памятников города Хивы, медресе и  минарет являются наследием самого начала 20 века (1910). 57-метровая башня-минарет отображена художником словно бы вне окружающей застройки города. «На самом деле вокруг живет своей жизнью и  дышит большой город, когда-то славный своими базарами и  торговлей привозимыми из Китая шелками. Комплекс задумал и  на свои деньги построил замечательный человек. Он был главным визирем у  двух последних хорезмских шахов. Понимая, что мир меняется, он приказал построить телеграф, завел больницу и  школу. Это в  стране, где на тысячу человек приходилось всего шесть грамотных. При его управлении начали строить через горные речки мосты с  применением железных деталей. Но, ценя старые обычаи, он также возвел минарет и  медресе. Там до начала 1920-х годов училось около 50 слушателей». Синева небес заполнена рыжевато-розовой и  белесой облачной мглой. Полосатая кладка из розовато-коричневых и  серо-коричневых, синеватых ярусов, обожженных по русскому способу кирпичей, динамично вздымается в  небо. Рядом с  поднявшимся ввысь минаретом небольшие постройки медресе воспринимаются еще меньше. Серо-коричневые тени резко формируют объемы построек. Темно-коричневый ствол дерева — единственная неархитектурная часть ансамбля. Но это присутствие живой жизни в  ансамбле, окруженном сухой глиной саманных и  кирпичных строений, точно выявляет колорит местной жизни. Автор изобретательно, безусловно, с  натуры, вводит в  композицию и  фигуры прохожих, одетых в  бордовое и  серое женщину и  черно-синее мужчину. Кроме этих людей какие-то две фигурки сквозят в  глубине двора. Деталь характерная — в  комплексе находится краеведческий музей, а  население не слишком охотно их сегодня посещает. Почувствовать и  увидеть изменения в  жизни, социальное в  обыденном, большое в  малом — черта несомненной одаренности и  талантливости художника.

Столь же вызывает на раздумья небольшой этюд, а  по общему решению замысла — картина «Дорога» (2004). Неяркая зеленоватость травянистого поля разбита уходящими вдаль извивами и  ответвлениями проселочного, неизвестно куда уходящего пути. Безлюдность местности вызывает мысль о  бесконечности пересекаемого колеями пространства, об уподоблении дороги жизни человека. Для отечественного сознания сама тема движения в  бесконечность просторов отчасти близка наследию кочевого сознания предков, терпеливым шагом измерявших просторы России. Сиренево-голубое небо ощутимо зовет в  эти глубины полей, к  новым, тенистым среди летней жары лесам, к  ожидающим путника зримым образам необъятной русской земли.

Совсем другие чувства рождаются от произведения «Деревенский пейзаж» (2005). Словно неумолимо истоптавшие снежную скатерть следы ног — всего лишь тени от проявившихся на насте следов грядок огородов. Заборы и  сарайчики не то загораживают путь к  жилью, не то вместе с  теплом изб ждут к  себе, в  недальнее домашнее тепло идущего мимо человека. Как в  случае с  переживанием масштабности природных образов на Памире, так и  с работами, посвященными облику русской природы, автор увлеченно отображает и  почти грандиозность горной Азии, и  поэтичность окружающей повседневности. Создается картина многообразия мира, увиденная не избирательно, но в  живом соприкосновении с  реальностью. В  то же время художник издавна запомнил однажды сказанное замечание выдающегося пейзажиста А.  М.  Грицая: «Каждый сюжет имеет свой размер». Поэтому этюды живописца, несмотря на красоту колорита, невелики по формату. Илья Хрипченко объясняет: «Этюд — это фиксация светового и  цветового состояния. Оно может быть почти мгновенным. Тогда возникает задача успеть его запечатлеть. Здесь иногда не до деталей. Картина же — это неизменно терпеливая, порой долгая работа. Она требует размышления и  память о  поразившем тебя впечатлении от натуры».

Погружаясь в  мир одухотворения природы, автор словно бы вел с  окружающим миром разговор, почти диалог. О подобном, как о  методическом совете, он помнил, прочитав книгу об учителе Сурикова, Репина и  других крупных мастеров, художнике П. Чистякове. Тот учил, размышляя о  рисунке, про себя или вслух проговаривать о  том, что делается, куда по форме отображаемого предмета пошла линия. Как следует вести штриховку нарисованной формы и  т.п. Мир Памирских вершин тоже настраивал на сопереживание красоты и  величия мира. Исполненные в  2005 году произведения «Одиночество», «Памирский хребет», «Солнечный день» действительно напоминают беседу с  духами гор или вопросы о  тайнах бытия. Могучие горы словно зовут в  бесконечность, за границу видимых горизонтов, к  надежде увидеть и  постичь первоосновы мира и  их связь с  человеческими чувствами. Задумчивая первая, таинственно-устрашающая вторая и  полная звенящего весеннего света третья картина — все это грани постижения далекого мира.

Однако не меньшим чудом жизни воспринимает автор и  близкое, тесно окружающее его, пространство. Оно запечатлено в  нежном сумраке сверкающей россыпи синих рефлексов по смерзшему насту суздальской улицы («Морозный день», 2005), в  глухой синеватости стволов, почти потонувших в  золотой парче буйной осенней листвы («Золотая осень», 2005). Показанные на выставках, картины высоко оценили в  художественной среде. В  2005 году Илью Ивановича Хрипченко приняли в  Творческий союз художников России, затем в  Московский союз художников.

С мягким сумраком приближающихся теней, с  тонким по краскам произведением началась творческая работа автора над циклом произведений, посвященным временам года («Проталины», 2006). Неяркое небо, светло розовые крыши построек, сиреневатый, голубой, местами покрытый розоватыми и  желтоватыми бликами снег, появившаяся из-под него коричневатая, оливково-синеватая, зелено-серая земля.

Иным по настроению воспринимается «Зимний пейзаж» (2007). Свет с  сине-голубоватых небес словно в  танце вьется вокруг коричневато-серых кряжистых стволов. Черноватость их теней контрастирует с  робкой розоватостью серо-коричневатых веток, с  непреодолимым упорством тянущихся к  солнцу. Этот живой, хотя и  почти невидный кружевной узор резко контрастирует с  голубовато-синими тенями на неосвещенных местах снега. Не менее выразителен и  декоративно звучен холст «Суздальское подворье» (2009). Среди бледно-розоватых с  голубым снегов поднялись над землей серо-голубоватые с  рыжиной крыши неказистых сарайчиков. Обставленный дощатыми пристройками, засветился желто-оранжеватыми стенами и  заснеженными скатами крыш небольшой дом. А в  глубине — холодно-розовая стрела колокольни и  сине-зеленоватые купола церкви.

Притягивают взор картинный по замыслу этюд «Старые избы» (2008), произведения «Пробуждение» (2009), «Березовка» (2011). Мотивы, казалось бы, привычные: зимы, почти утонувшие в  снегу, сберегающие внутреннее тепло дома, подвижное в  своей жизни небо. Однако каждому холсту присуща не только индивидуальная цветовая гамма, но и  поэтическая одухотворенность мотива. «Зимки» вообще — одна из самых любимых тем Ильи Хрипченко. Изображающие то заснеженные пейзажи чисто природного толка, то включающие в  себя постройки и  памятники зодчества, они неизменно согреты горячими чувствами художника. Глаз мастера словно бы купается в  красоте гармоничных цветовых оттенков натурного состояния. Родившийся на юге, живописец увлекается возможностями вести красочный процесс на многообразии валеров. В то же время в  большинстве случаев его «зимки», как это мы видим и  в жизни, неизменно лиричны, скромно нарядны по краскам. Им присуще и  внимательно разработанное декоративное начало. Еще более ценно, что вся маэстрия колорита раскрывает очарование природного зимнего состояния и  неизменно выявляет не просто копию увиденного мотива, но близкий душе зрителя смысловой, художественный образ. «Цветовая сила в  подборе отражающих действительность колеров не обязательно связана с  яркостью пигментов. Выразительность простых, негромких красок всегда покоряет больше, чем в  цвете из тюбика», — считает живописец. Действительно, на стене любого выставочного зала пейзажное произведение автора всегда радует звучным, красивым колористическим пятном. Серебряная (2007), затем Золотая (2008) медали Творческого союза художников России достойно отметили вклад живописца в  современную живопись. А в  2011 году Художника полноправно оценили званием Заслуженного художника Российской Федерации.

Столь же увлеченно работает автор над мотивами, где главными героями являются нахмурившееся близким ненастьем небо («Перед дождем», 2009), зелень луговых пространств («Саратовские степи», 2010), мотивы подмосковных лесов («Первый снег», 2012 или «Приволжские дали», 2013). В последней работе складки сухих земель разнообразятся то небольшими, темноватыми сине-зелеными лесными полосками, то тихо скрывшимися среди склонов озерцами. Подобно «глазам земли», эти озера-пруды всматриваются в  вечный бег облаков, в  эпическое пространство неба и  кажутся лишь случайными серовато-синими гостями у  обнимающих их покатых со светло-холодными травами берегов.

Тяга к  новым впечатлениям повлекла живописца на Северный Кавказ. Под впечатлением увиденного он исполнил полотно «Ледники Кавказа» (2012), где от холста словно бы веет знобким холодом. Еще более внушительным по образу явилось произведение «Селение Эрзи. Ингушетия» (2012). Древняя архитектура народа не могла в  своих поисках и  решениях не учитывать сложностей межплеменных отношений, поэтому опорой рода, семьи становились поднявшиеся к  небу высокие, почти безоконные башни. Там от набега «кровников» могли укрыться женщины и  дети, если мужчин не оказывалось дома во время нападения. Светло коричневатые отроги гор, голубое со светлыми облаками небо, на фоне зелени ближайших к  селению лесов возвышаются черно-коричневатые каменные громады. Они, кажется, готовы достать в  своем стремлении вверх облака поднебесья. Черноватые тени на неосвещенных гранях построек и  резкие, такие же тени на земле придают облику людских жилищ несколько сказочную неприступность в  облике. Увлеченный увиденным, мастер создал целую серию полотен на темы пейзажей и  жизни народов края. Он отправлялся работать в  самые отдаленные места Ингушетии и  встречал там не только вдохновение, но и  сердечное гостеприимство и  доброжелательность от всех: и  стариков, и  молодежи. Выставка, организованная в  крупнейшем городе республике Назрани, вызвала неподдельный интерес жителей. Кто-то узнавал и  радовался картинам с  видом родных мест. Другие поддавались чарам колорита, приглашали автора побывать в  их родных местах. В итоге московскому живописцу Илье Ивановичу Хрипченко присвоили звание Заслуженного деятеля культуры Республики Ингушетии (2012).

Как и  многие живописцы России, он не мог не побывать в  Крыму, где жил и  подолгу работал любимый художник автора художник К. А. Коровин. В Гурзуфе, в  местах, в  свое время облюбованных А. П. Чеховым и  Ф.  И.  Шаляпиным, пейзажист написал несколько красивых работ. Это «Крымский этюд», а  так же «Крым. Медведь-гора» (оба — 2013). Синевато-сероватый, с  сиреневыми и  розоватыми бликами массив Аю-Дага господствует над курортным прибрежьем. Автор прослеживает рисунок кремнистых склонов, знакомый многим силуэт словно бы припавшего к  воде огромного животного. Ярко лазурное, с  темно синими тенями и  розоватыми барашками море вблизи берегов ощущается художником не как водная гладь, а  как живая и  подвижная, неподвластная человеку стихия. То же испытанное им цветовое упоение пережил мастер, остановившись в  Симеизе. Здесь он обратил внимание на знаменитую гору Кошка. Этюд вобрал в  себя и  море, и  тесноту застроенного побережья, и  знаменитый силуэт лежащего у  берега «животного».

Глубокой осенью 2014 году дороги вновь привели его в  Суздаль («Осень в  Суздале»). Зиму, весну, лето художник вновь отдал давно полюбившемуся городу. Первые месяцы полугодия можно было работать на улицах, не тревожась вниманием любопытных туристов. Экспозиционные сокровища местного музея, своеобразие и  красота монастырской архитектуры, бурливое половодье — все это принадлежало, казалось, одному живописцу и  еще нескольким поклонникам прославленного места. Автор запечатлел как виды городских улиц, так и  места, окружающие знаменитые памятники суздальского зодчества. Это «Вознесенский храм», поэтичный облик старого Суздаля картина «После дождя», напоенное светом полотно «Ветла цветет», «Лазаревская церковь», «Речка Каменка». В этом холсте пленэрные интересы автора соединились с  тщательно выисканной композицией полотна. Не единожды, вероятно, бродил художник возле скромной церквушки, пока не нашел удовлетворявший его изобразительный ракурс. Главным стала не постройка, но окружающий ее мир. Протекающая через город речка увидена живописцем в  состоянии половодья, когда серо-зеленоватая влага почти вздувается в  нешироком русле. «Часто знакомый многим мотив напоминает и  когда-то виденное и  неожиданно цельное, колористически привлекательное, традиционно русское по краскам и  духу», — замечает мастер.

Живописец вводит вплетающиеся в  воду оттенки цвета: они оливково-зеленоватые, сиреневато-серые, голубые, кое-где в  тенях коричневатые. Привольно растущая, слегка желтоватая осока по берегам. На высоком берегу виден бледно-рыжеватый с  чуть красноватым корпус церкви, голубоватая маковка завершения. Все напитано прозрачностью, холодком весеннего воздуха. Автор не тянется к  архитектурно-археологическому подходу, а  стремится создать пейзаж настроения. И это ему удается в  полной мере. В его полотнах проявляется отменный вкус к  передаче эстетических черт видимой формы, понимание выразительной силы фактурно разнообразного мазка, животворности традиций русского пленэризма.

Работа в  Москве, длительные поездки по старым русским городам помогли мастеру в  эмоциональной и  живописно полнокровной реалистической форме выразить красоту и  величие памятников национального зодчества. Не менее впечатляюще гуманистическая направленность его творчества проявилась в  полных поэтики изображениях среднерусской природы. Илья Хрипченко — один из тех мастеров, кто увлечённо трудится над пейзажными мотивами дружественных современной России культур, сложившихся в  среднеазиатском и  кавказском регионах. В них, как и  среднерусских пейзажах, проявилась редкая культура цвета, отображение окружающего мира в  многообразии колористических гармоний.

Родившийся в  1962 оду, будущий живописец сегодня стал одним из заметных мастеров современного искусства России. С его активным участием состоялись выезды групп московских живописцев в  Среднюю Азию, начиная с  2005 года. Это способствовало возрождению традиционных связей московских художников с  творческой интеллигенцией края. При совместной работе на этюдах с  местными мастерами это знакомило узбекских, таджикских живописцев с  культурой современной творческой работы.